Иду долго, сначала галереями, потом по винтовой лестнице, долго, очень долго. Подол платья служанки мелькает над ступенями и почему-то меняет цвета. И чей-то, неуловимо знакомый голос шепчет: "Элькьена... Эькьена... не спеши... торопись..." Так не спешить? Или торопиться? Или это всё ещё сон? И это топот шагов? Или... Настойчивый стук костяшек по дереву выдернул Элькьену из сна. В дверях стояла служанка. Та же самая? Нет, эта старше. И платье не то. - Вас зовут, госпожа. - Кто? - Тот, кто Вас спас, конечно. Простите, госпожа, Вы очень долго спали, он торопит. - Где я? Это Гильдия Свободного Пути? Служанка то ли испуганно, то ли смущённо отвела глаза. - Пойдёмте, госпожа. Вас ждут.
Зал, куда привела Элькьену служанка, ей сразу не понравился. И дело было даже не в том, что убранство зала было грубо и мрачно, совсем не так, как в замке отца Элькьены, где даже в зимние ночи витражи отражали расставленные с умом светильники, а мозаичный фриз искрился от сполохов очага, когда светильники гасили. Здесь тоже был очаг, и дров для него не жалели, но свет огня не находил ни южной многоцветной смальты, ни смолистого восточного лака, ни даже стали оружия и доспехов. И от этого казалось, что стен нет и очаг пылает посреди бескрайней ночи. И багровые искры его неслись ввысь, встречаясь с колючими белыми искрами снега, но ни те, ни эти не достигали неба и земли, висели посреди миров пульсирующим водоворотом, гасили друг друга - и пугали, пугали тем, что - единственные - давали мирам вокруг свет. Но вот порыв метели над кровлей стих, потоки искр и снега отступили, открывая взору ту сторону зала, где был стол хозяина, и Элькьена смогла наконец его разглядеть. Хозяин вполне соответствовал залу, то есть - не понравился Элькьене. Борода, узоры татуировок на скулах, глубокие тёмные глаза, взгляд которых - не сказать, чтобы радовал. Слова служанки насчёт "спасения" стали казаться странной шуткой. - Ага, вот и наш подранок! - хрипло поприветствовал хозяин и откашлялся, пытаясь засмеяться. - Вижу, у нас тебе не слишком уютно. Ну да всё лучше, чем на снегу валяться. Не знаю, какие духи погнали тебя из замка в одной тунике, но дела в вашем замке, видно совсем плохи, раз ваши псы одичали и хватают с голоду девок за пятки. Элькьена вспыхнула: её, кажется, принимают за дворовую девку, не способную на рынке отогнать наглую псину! - Это был волк! - Ха! Волк! И без туники видно, что ты не из крестьянок. Волк в одном прыжке перерезал бы тебе горло, будь ты даже так быстронога, как юная косуля. Впрочем, в любом случае тебе повезло, что тебя нашёл я. И мне повезло. Потому что ты - дочь моего врага. Кровь Элькьен застыла на миг. А потом бешено застучала в жилах. Вот уж угораздило - прямо к Брагде Тупой Секире, давней грозе этих мест, которого отец с трудом, говорят, усмирил когда-то. Значит, Брагда снова вернулся в своё гнездо за Туманными холмами, что видны из окон Северной башни. Тупой Секирой его прозвали потому, что его любимое оружие не успевали затачивать, так часто он тупил его о шлемы врагов, да и тупым лезвием крушил черепа не хуже острого. Кроме этого Элькьена мало что знала о Брагде - о нём и о старой вражде его с Версавом Жаворонком, отцом Элькьены, в замке говорили мало и неохотно. И Элькьене стало совсем неуютно. - Так что у меня для тебя две новости, - продолжил Брагда, - и обе хорошие. Первая - ты не станешь моей наложницей. Может, кому-то эта новость и показалась бы плохой, но тебе признаюсь, что наложницы у меня в шелках не ходят, да и надолго не задерживаются, так что тебе стоит радоваться. Ну а вторая хорошая новость заключается в том, что плохую новость для тебя я ещё не придумал. Звучало это, как грубая шутка, но глаза Брагды были пронзительно суровы, и от кривой ухмылки на его лице не осталось к концу этой речи ни малейшей тени. - Поскольку ты Жаворёнок, колдовать тебя учили, но особо на свои умения здесь не надейся. Свои кудесники есть. Так что будь смирной гостьей. При этих словах во мгле зала кто-то старчески вздохнул, по ногам повеяло лютым морозом, а из тьмы вокруг внезапно стал надвигаться частокол, увешанный человеческими черепами. Их глазницы горели зеленью, и взгляды этих зелёных, без зрачков, глаз цепко и жадно ощупывали Элькьену, а за частоколом ворчало, клацало зубами и рвалось внутрь что-то пострашнее. От ужаса Элькьена осела и против воли закричала, так как ей показалось, что сейчас её так и оставят здесь, дожидаться, пока Брагда придумает, как с ней поступить ради мести. Но тут частокол растаял, и Элькьена снова ощутила тепло очага. Брагда смотрел на неё удивлённо и даже с сочувствием. Затем он повернул голову и сказал кому-то: Меру знай, старый пень! Запугаешь девку до смерти - посажу тебя в серебряную клетку, да в болотину кину утречком. - Ага, - проскрипело из тёмного угла, и сверкнули там на миг два зелёных глаза, - до весны, пока болото оттает, оттаешь и ты, да и серебра твоего сейчас на клетку не хватит. А Жаворёнка лучше держать за семью замками. В самой-то в ней своей силы пока не много. Но кто-то за ней ходит. Покусал-то её всё-таки волк, покусал да не съел, косточки сахарные не поглодал, - невидимый собеседник Брагды, говоря о "сахарных косточках", сглотнул, - И волк тот не тебя испугавшись ушёл. Кто-то у него на загривке руку держал. - Ну, волк так волк. Тебе виднее. За Жаворёнком приглядывай, но издали. А ты, - Брагда повернулся к Элькьене, - ступай, тебе дадут поесть. И постарайся справиться с куском, который не полезет тебе в горло.
|